Господа ташкентцы - Страница 35

– Aujourd'hui j'ai reve! Сегодня я видел сон! – говорит он однажды. Мне снилось, что я сделался невидимкой и присутствую при их совещаниях! Можете себе представить, maman, какие я при этом сделал открытия!

В другой раз он обращает внимание maman на вредное направление умов, замеченное им между поселянами.

– Как хотите, maman, – ораторствует он, – а чувство уважения к священному принципу собственности так мало в них развито, что я почти прихожу в отчаяние. Вчера из парка выгнали крестьянскую корову; сегодня, на господском овсе, застали целое стадо гусей. Я думаю, что система штрафов была бы в этом случае очень-очень действительна!

Наконец, в третий раз, он объявляет, что видел на селе настоящего нигилиста.

– Но кого же, мой друг? – изумленно спрашивает Ольга Сергеевна.

– Tu sais… ce seminariste… Знаешь… этот семинарист… сын нашего священника. Представь себе, встречается давеча со мной и пренагло-нагло подает мне руку… canaille! каналья!

Открытие это несколько смущает Ольгу Сергеевну. Она, с своей стороны, уже заметила Аргентова (фамилия заподозренного семинариста), и ей даже показалось, что он не только не нигилист, но даже «благонамеренный». Именно «благонамеренный», не «консерватор» – «консерваторами» могут быть только les gens comme il fauta порядочные люди., – а «благонамеренный», то есть смирный, послушный, преданный. Аргентов был высокий и плотный молодой человек; голова у него была большая и кудрявая; черты лица несколько крупны, но не без привлекательности; вся фигура дышала силой и непочатостью. Все это Ольга Сергеевна заметила. «Il est du peuple, c'est vrai Он из простого народа, это верно., – думала она про себя, – mais quelquefois ces gens-la ont du bon» Но иногда у этих людей есть кое-что хорошее… И она до такой степени прониклась убеждением, что Аргентов «благонамеренный», что однажды, выходя из церкви, даже просила отца Карпа когда-нибудь привести его.

– После, – прибавила она, – теперь дайте мне насмотреться на моего «куколку»! Он у меня такой серьезный, непременно хочет оставаться со мной один! Ведь вы еще не скоро уезжаете отсюда, мсье Аргентов?

– Все зависит от местов-с, – отвечал молодой человек, – как скоро откроется вакансия, тогда уж будет не до знакомств-с, а надо будет думать о приискании невесты-с!

– Ну, будет время, еще познакомимся! – сказала Ольга Сергеевна, садясь в экипаж, между тем как Аргентов удалялся восвояси, напевая звучным басом: «Телесного озлобления терпети не могу».

С тех пор мысль об Аргентове посещала ее довольно настойчиво. В голове ее даже завязывались по этому случаю целые романы с длинными зимними вечерами, с таинственным мерцаньем лунного луча, и с этою страстною, курчавою головой, si pleine de seve et de vigueur! так полной сока и силы! Она полулежит на диване, глаза ее зажмурены, а его голос гремит и дрожит, и в ушах ее бессвязно раздаются какие-то страстные, пламенные слова. Ей сладко мечтать под эти страстные звуки, она не сознает даже содержания их, а только тихо-тихо поддается им, побежденная их страстностью… И как он мило брюзжит, когда она, в самом разгаре его диатриб, вдруг выйдя из забытья, «совсем-совсем некстати» обращается к нему с вопросом:

– А вы читали Оссиана, Аргентов?

– Не об Оссиане идет теперь речь, – кричит он на нее, вскакивая как ужаленный, – а о народных страданиях-с! Поймете ли вы это когда-нибудь, барыня?

«Странное дело! – думается ей, – сколько раз я предлагала этот вопрос… там… a Paris… и все „они“ отвечали мне таким же образом! Все, все сердились».

И вдруг «куколка» разрушает весь этот reve, объявляя, что Аргентов нигилист! Un homme qui n'a pas de religion!! Безбожник! человек, который выдумал гражданский брак!!

– Но не ошибаешься ли ты, мой друг? – говорит она как-то робко. – Мне кажется… он благонамеренный!

– Нет, нет, у меня это уж инстинкт, и он меня никогда-никогда не обманывал! Все эти fils de pope поповичи. нарочно говорят глупые слова, чтоб скрыть, что они делают революции! А что у них на уме одни революции c'est un fait avere! И не меня они обманут своим смирением!

Одним словом, восторженность Nicolas растет до того, что он начинает вскакивать по ночам, кричать, кого-то требовать к ответу, что причиняет Ольге Сергеевне не мало тревоги.

– Maman! – восклицает он однажды, – je sens que le mourrai, mais au moins je mourrai a mon poste! Touchez ma tete – elle est tout en feu! это факт доказанный!

– Но ты бы чем-нибудь рассеял себя, – испуганно говорит она, посмотрел бы на наше хозяйство, позвал бы управляющего!

– Oh, maman! все это кажется мне теперь так ничтожным… si petit, si mesquin! я чувствую, что умру, но, по крайней мере, умру на своем посту! Троньте мою голову – она вся в огне!

– Но подумай, мой друг, у тебя будут дети; это твой долг, c'est ton devoir de leur transmettre intacts tes droits, tes biens, ton beau nom твой долг – передать им неприкосновенными твои права, твое имущество, твое доброе имя..

– Encore un devoir! quel fardeau! et quelle triste chose, que la vie, maman! Еще долг! какое бремя! и какая печальная вещь жизнь, мама!

Но Ольга Сергеевна уже не слушает и посылает к Nicolas управляющего. Nicolas, с свойственною ему стремительностью, излагает пред управляющим целый ряд проектов, от которых тот только таращит глаза. Так, например, он предлагает устроить на селе кафе-ресторан, в котором крестьяне могли бы иметь чисто приготовленный, дешевый и притом сытный обед (и богу бы за меня молили! мелькает при этом у него в голове).

– Понимаешь? понимаешь? – толкует он, – я не того требую, чтоб были у них голландские скатерти, а чтоб было все чисто, мило, просто! – понимаешь?

Потом, не давши этой идее дальнейшего развития, он переходит к пчеловодству и доказывает, что при современном состоянии науки («la science!» «наука!») можно заставить пчел делать какой угодно мед липовый, розовый, резедовый и т. д.